Любовь… эгоистична, испепеляюща, разрушительна… прекрасна!

Автор: | 18.02.2016

Любовь... эгоистична, испепеляюща, разрушительна... прекрасна!

В любви, как нигде, много подводных ям и ловушек. Встречаются здесь дороги, на которых все было бы хорошо, зато часто бывает, как в русских сказках: налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — сам пропадешь…

«Вы знаете, как я его люблю? — пишет она. — Чтобы это показать, мне надо всю вселенную положить перед вами, — она необъятна, и так же необъятна моя любовь, мое счастье! И все догмы и правила приличия ничто перед моим чувством. Почему? Увы, он женат, я опоздала, и кто-то сумел увести его от меня. И все же я счастлива — он меня любит… Да, я за ту девушку, которая отдала Мексику из любви к Кортесу. Те, кто осуждал ее и теперь меня, хотя причины разные, не правы, нет, они просто не понимают любви… Вы слышите, я — Любимая, вы, которые забыли, что такое ожидание и встреча, та встреча, ради которой я отдам весь мир и все, что угодно, в придачу. Я счастлива безмерно, я благодарна всем, что люблю, любима! Что можно мне сказать в ответ? Догмы? Я их не слышу… Будьте счастливы, счастливы по-своему, и пожелайте мне силы, чтобы я не расплескала свою любовь. С любовью к вам».
 
Это ликующее письмо было написано несколько лет назад, и я ответил: спасибо тебе, что так откровенно пишешь о самом сокровенном, спасибо, что желаешь всем нам счастья.

Многие, наверно, слышали про пьяный мед — мед из вереска, который пьянит, а то и отравляет. Есть такой «пьяный мед» и в любви, и он может кружить голову, застилать глаза и даже валить с ног.

Любовь насквозь двойственна, она вся — сплав полюсов и противоречий, и эта расколотость на полюса начинается уже с двойной оптики любви. Глаза любви видят достоинства близкого человека увеличенными — как в бинокль, а недостатки уменьшенными — как в перевернутый бинокль; эту двойную оптику любовь вселяет в наше подсознание, и оно все перестраивается по ее камертонам.

Вот и подумай, есть ли в твоем чувстве такое сочувствие любимому человеку. Твоя любовь не любовь один на один, ты попала в любовный треугольник, а в нем царят совсем другие законы. Об острые углы этого треугольника веками калечились — и веками будут калечиться — сердца людей. Устранить трагедию такого треугольника, наверно, нельзя, можно только стараться как можно человечнее вести себя в нем.

Хватает ли такой человечности твоей любви? Понимаешь ли ты, что твой любимый мечется между взлетами счастья и провалами горя? Легко ли ему рубить по живому, убивать куски живой души в себе и, главное, в жене? Если у него есть дети, ему тяжело вдвойне. И раз ему тяжело, может быть, и тебе не стоит только ликовать от счастья? Может быть, человечнее было бы сопереживать, сочувствовать с ним? Когда счастье растет на чужом несчастье, закрывать на это глаза, пожалуй, бесчеловечно.

Конечно, речь идет не о том, любить тебе или наступить на горло своей песне. Это твое личное дело, это личное дело тех, кто втянут в твой треугольник, и посторонние не имеют никакого права вмешиваться в ваши судьбы. Речь не о том — любить или не любить, а о том, как любить. К сожалению, в треугольнике — при любом выходе — всегда кто-то несчастен. К сожалению, счастье на чужом несчастье неизбежно, пока одна любовь вытесняется другой. Но, может быть, тем человечнее надо быть тому, кто все получает и ничего не теряет?

Кстати, о той, кто все теряет, ты отзываешься только как о помехе: «Я опоздала, и кто-то сумел увести его от меня». Наверное, наоборот: ты уводишь его от нее. А главное — в письме не видно никакой жалости к ней, никакого желания понять, как невыносима «зубная боль в сердце» (Гейне), не видно стремления увидеть в ней живого человека.
 
Любовь не только праздник, а и тяжелый труд души; не только сладкое пламя, а и тяжкое бремя. Полюбив, берешь на себя ответственность за чужую судьбу, разделяешь с любимым все главное в его судьбе. Именно в этом разделении радостей и тягостей любимого человека — главная суть любовного «единения душ». Если такого единения с жизнью другого нет, любовь обречена на быстрое умирание. И это не моралистика, не постное нравоучительство: здесь лежит сама психологическая суть любовных чувств.

Именно этим любовь отличается от своих более бедных родственников, но многие, к сожалению, этого не видят. Десятки веков говорят: любовь сильнее, влюбленность слабее. По-моему, это не так. То есть это бывает и так, но бывает и наоборот: разница здесь не в накале чувства, не в его «количестве», а в его «качестве».

Любовь тяготеет к равновесию двух «я», она как бы двуцентрична, и тяга к такому равновесию — сама суть ее эмоций, сама психологическая материя, из которой сотканы ее чувства. Это как бы перенесение на другого человека своего «эгоизма», втягивание другого в орбиту своего «я-центризма».

Возникает необыкновенное психологическое состояние: как будто твои нервы срослись с нервами другого человека, и его радости поют в тебе, как твои, его горести отравляют тебя, как собственные. Как будто любовь сплавила воедино два разных биопсихических поля, настроила их на глубокий унисон, и они живут теперь почти в близнецовом резонансе, повторяя невидимые вибрации друг друга.

Любовь как бы вселяет в нас способность перевоплощаться в другого человека; это ежедневное подсознательное открывание в другой душе ее подспудных течений, постоянная связь с внутренней жизнью близкого человека, сопереживание с его печалями и радостями. Как только такое открывание прекращается, как только ежедневная связь души с душевной жизнью другого человека исчезает — это исчезает сердцевина любви.

Может остаться симпатия, или уважение, или привычка, могут остаться телесные тяготения, но все это будет раздроблено и обособлено — разрозненные огоньки, которые не слиты в один огонь ясновидением любви, подсознательным дорожением другим, как собой.
 
Пропадает та вздымающая сила, которая позволяла человеку почти без усилий находить унисон с каждым шагом любимого и давала невесомость счастья. И как после физической невесомости люди тяжело ощущают свой вес, так и тут они с натугой начинают нести груз своих потяжелевших эмоций.

Возможно, ваше чувство еще не любовь, а влюбленность, чувство я-центрическое, а не двуцентрическое. В нем много от чувства-гейзера, которое выбрасывает потоки радостей, и мало от чувства-рентгена, которое просвечивает любимого до глубины и знает, где помочь ему. Станет ли такая влюбленность любовью — то есть, родится ли в ней дорожение другим, как собой, — зависит от самого человека».

Влюбленность — как бы внутренняя тень человека: она повторяет очертания его характера, и то, какая она, зависит от того, какой он. У хорошего человека она человечнее, богаче, у эгоиста — уже, хотя, может быть, и горячее, накаленнее. Конечно, влюбленность может и улучшать человека, поднимать его над собой, если он сам захочет этого, если он будет помогать ей.

Когда в таком человеке начнет расти отношение к другим, как к себе, тогда понемногу начнет меняться и он сам, и, как эхо этих перемен, будет меняться и его влюбленность — станет перерастать в любовь. Но подъем на вершины такой любви — труднейшее из восхождений, потому что эти вершины приходится вырабатывать в себе, А это значит — постоянно растить в себе умение настраиваться на волны чужой души, способность чувствовать чужую боль, как свою. И это опять-таки не назидательство, а единственная, к сожалению, возможность сохранить любовь и хорошие отношения.

А теперь о том, что можно отдать за любовь. Ради любви «я отдам весь мир и все, что угодно, в придачу». Силу такой любви можно понять. Любовь рождает в человеке новое и непонятное отношение к миру, странные внутренние весы, на которых одинаково весит один человек, и все человечество, любимое существо, и весь земной шар.

И тут мы подходим к самому острию загвоздки. Вспомним, что сделала ацтекская девушка, которая из любви к Кортесу «отдала Мексику». Эта девушка, Малиналь (или Малинче), была невольницей у майя, и когда Кортес разбил майя, она стала его женой, матерью его детей. Она была умна, у нее было поразительное чутье, и она помогала Кортесу воевать с индейцами, в том числе и со своим народом.

История ее трагична: она металась между любовью к чужеземцу, который освободил ее из рабства и стал ее мужем, и любовью к своей земле, которую этот чужеземец покорял огнем и мечом. Она не «отдала» Мексики Кортесу — роль ее в событиях была куда меньше; и у нее были «смягчающие обстоятельства»: многие индейские племена враждовали тогда друг с другом, а ацтеки были покорителями, деспотами других племен. Но она помогала чужому, который стал для нее своим, против своих, которые стали ей чужими. В ее действиях есть отступничество — за любовь к одному она платила кровью многих. Конечно, нравы тогда были жестокие, и ацтеки были жестокие; но ведь они гибли, защищая свою землю, а не захватывая чужую.

Ясно, что ты не за это, Алиса, об этом говорит весь дух твоего письма. Но какую же цену можно заплатить за любовь? Есть ли предел у этой платы?
 Конечно, любовь — огромная ценность. Но главная ли это ценность жизни? Может быть, такая главная ценность — гуманизм, стремление сделать лучше жизнь свою и других людей? Если так, то, наверно, как и всем на свете, любовью должна бы править именно человечность. На внутренних весах любовь, пожалуй, всегда стоило бы соизмерять с гуманизмом — в этом состоит простейшая и человечнейшая культура чувств.

Если это треугольник, то надо бы бросать на весы совести интересы всех, кто в него втянут. Только так, видимо, можно найти выход, который принесет наименьшую боль. Принцип наибольшего добра и наименьшей боли — это, наверное, главная (и самая человечная) путеводная нить в лабиринтах любовного треугольника. Конечно, пользоваться этой нитью невероятно трудно, потому что невероятно трудно измерить то, на что нет мерила: боль и скорбь души, радость и ликование чувств. Но не делать этого бесчеловечно.

Значит ли все это, что вам надо отказаться от любимого человека, пожертвовав собой? Еще раз повторю: речь идет не об этом; мы ничего не знаем о нем, о его жене, семье, поэтому не можем судить, какой выход даст меньше зла и больше добра. Заочный суд — это Шемякин суд, особенно когда не знаешь тех, о ком судишь. Да и не наше это дело — непрошено влезать в чужую личную жизнь и предписывать поведение. Посторонние могут только советовать: выстрадывайте решение сами, но именно выстрадывайте; проникнитесь болью друг друга и соразмерьте, какой выход даст меньше горя и больше радости.

Подумай об этом, Алиса, и дай бог, чтобы твоя сильная любовь стала зрячей. Конечно, во взлеты твоих радостей вторгнутся провалы горя, раздумий, сочувствования с близким человеком. Но ведь только сплав радости и горя делает душу мудрой. Только он может научить создавать стойкий перевес радости над горем, который и есть счастье. Не короткую, беглую счастливость, которая бывает у многих, а стойкое, долгое счастье. Потому что влюбленность дает нам лишь счастливость, а счастье дает только любовь.